Вторичной образности сила
Меня над пропастью носила.
Неуспокоенность моя
Костер взметала и гасила,
Стремглав бежав через края.
В доверии сокрыв тревогу,
Пустились в долгую дорогу
Объятья, замкнутые в ноль.
И представлений, как и воль,
Страшиться стал я понемногу.

Lay your sleeping head, my love,

Human on my faithless arm;

Times and fever burns away

Individual beauty from

Thoughtful children, and the grave

Proves the child ephemeral:

But in my arms till break of day

Let the living creatures lie,

Mortal, guilty, but to me

The entirely beautiful.

Beauty, midnight, vision dies:

Let the winds of dawn that blow

Softly round your dreaming head

Such a days of sweetness show

Eye and knocking heart my bless,

Find the mortal world enough;

Noons of dryness see you fed

By the involuntary powers,

Nights of insult let your pass

Watched by very human love.

- Но если следовать из ваших предыдущих рассуждений, то вы не являетесь типичной женщиной? Вы же все-таки структурировали эту проблему?
- Увы, этого не следует. Мировая ирония состоит в том, что качественный анализ ничего не меняет, если он проделан женщиной, а я все-таки являюсь именно ею.
- Вы имеете в виду?..
- Да, конечно. Бессознательная жестокость, желание размыть и соединить все чересчур стройные схемы, страдание от невозможности это сделать – всё то же самое. То, что я понимаю, как это работает, этого всего не отменяет. Я прекрасно осознаю, что, если, к примеру, вы признаетесь мне в любви, вы скажете два каких-нибудь незначительных слова, например, «небо сегодня поразительно голубое», вы скажете это тихо, как бы между прочим, глядя в сторону, как будто бы равнодушно, теребя пальцами волосы. Я более чем отлично понимаю, что вы не сможете сказать этого иначе, потому что ваш характер со всеми вытекающими последствиями – это ваша частная собственность; мне известно все это заранее, но, если я совершенно случайно вовлечена в это действие, если я тоже люблю вас, то…
- То?..
- То, конечно же, я не поверю вам с первого раза, мне будет мало и двух, и трех, даже десяти; я буду продолжать сомневаться, я буду срываться и безудержно рыдать ночами, и, конечно же, я и не подумаю показать этого вам. Так как невозможно обвинять того, кого любишь, я буду обвинять мир, себя, окружающих, походя разобью чье-нибудь ни в чем не повинное сердце, но, конечно же, не со зла, а от обострившейся неосторожности, и так далее, и тому подобное.
- Какой ужас. Неужели даже вы будете поступать так?
- Увы, я уже так поступаю.
- Честно говоря…
- Да, вы кристально правы, изолируясь. Глядя на все это, на покалеченные схемы, на бесформенные комки, завязанные в узел и истекающие флегмой, и на себя, такую же покалеченную и завязанную в узел, я иногда думаю так же, как вы, но с другой стороны, как же иначе решить интересующее меня уравнение? Пока что я знаю только, что смерть – уравнение из банальнейших, которое и решать-то не стоит. А вот жизнь – здесь гораздо сложнее…
- В чем-то я согласен. Хотя я бы счел эти выводы предварительными…
- Подождите, может быть, все гораздо проще? На самом деле женщине, в том числе той, которая является для вас роковой, нужно совсем немного. Ей хочется, чтобы вы ее поняли, или хотя бы спросили у нее, кто она и какой хочет быть.
- Разве этого хотят только женщины?
- Понимаете, женщинам этого не нужно много, достаточно, если это случится раз или два.
- Это не так просто.
- Да, я догадываюсь, как непросто переступить то, что принято называть мужской гордостью, то, что я бы назвала самодовольством. Поэтому, устав от непонимания, женщины сдаются странствующим соблазнителям, даже зная, что ими манипулируют, что с ними ведут себя лицемерно, что их нагло используют в корыстных целях, они все-таки остаются с теми, кто, казалось бы, причиняет им только страдания и неудобства. Всего лишь потому, что существует иллюзия понимания, пусть и ясно, что всего только иллюзия: просто за то, что такой беспринципный ухажер и не спрашивая безошибочно угадает, какой, кем она хочет быть, она почувствует благодарность; и даже если она стопроцентно уверена в низости его намерений, она позволит себе обмануться и поддаться на все его дешевые уловки.
- Да, это действительно крайне непросто.
- Только на первый взгляд.

- Давно хотел спросить у вас: что вы думаете о так называемых роковых женщинах?
- Извините, но я нахожу здесь терминологическую неувязку.
- В самом деле?
- По-моему, любая женщина может стать роковой, если на нее смотреть с нужной позиции. Это зависит только от того, кто смотрит.
- Ясно. Позвольте поинтересоваться, вы действительно в этом разбираетесь?
- Скажем так: не понаслышке.
- То есть вам уже приходилось оказываться роковой?
- Этот вопрос, конечно же, ставит меня в тупик. Дело в том, что так называемая роковая женщина далеко не всегда осведомлена о своем, казалось бы, несомненном воздействии на пострадавшую, то есть мужскую сторону. Для удобства любую пострадавшую таким образом сторону я буду называть мужской.
- А бывает, что страдают и женщины?
- О да, говорят, что бывает и так. Итак, почему же это происходит. Вы можете находить решающими те ее признаки, к которым она настолько привыкла, что уже не склонна их замечать. Подождите, стоит, наверное, начать с общей несклонности женщин к последовательному анализу?
- Что-то подобное мне уже приходилось слышать.
- Отлично. Необходимо отчетливо уяснить, что же все-таки это значит: для вас мир является последовательной и четкой схемой, чаще всего ригидной, а для женщины, в том числе той, которая может оказаться для вас роковой, мир – это слабооформленный, мягкий и чаще всего подвижный комок. Это, конечно, совсем общая дихотомия, но на всякий случай лучше иметь ее в виду. Потому что из этого факта вытекает то, что мужчина стремится структурировать изменчивый, непокорный и податливый мир женщины, а женщина – размыть схему и растопить строгий мир мужчины.
- Мне кажется, это не слишком разумно.
- Неразумно? Конечно же! Это так: одновременно и крайне неразумно и крайне логично. И потом, что же еще нам делать? Все пытаются перекроить все по-своему, и, разумеется, не замечая, что это совершенно безнадежно, так как победивший останется один. Структурированная женственность, как и размытая схема мужественности, слабо функциональны. Таким образом, возникает вопрос: если мир равен войне, то за счет чего он выживает? Неужели только за счет нашей слепоты? Почему вселенная, каждый отдельный отрезок времени стремящаяся к самовзрыву, все еще не взорвалась? Очень интересно бы решить это уравнение.
- У вас уже есть какие-то наработки?
- Боюсь, что только несовершенные. Скорее всего, я, как и вы, в недоумении. Но вернемся к началу. Вы согласны верить мне на слово? Насчет того, что любая женщина может оказаться роковой?
- Да, вполне. Я слушаю вас с интересом.
- Итак, очень часто она является роковой совершенно бессознательно. Невольность действия гарантирует цементировано надежный результат.
- Казалось бы, логично, если бы было наоборот.
- …Например, вас могут делать слабовольным какие-то неповторимые модуляции е голоса, какие-то ее уникальные жесты или особенности, допустим, у нее невероятно мягкие руки, и пальцы могут гнуться в обе стороны, вас это может почему-либо умилять, или у нее какая-то личная манера перепрыгивать из одной темы в другую – так делают все женщины, но вас-то завораживает именно она. И где-то здесь в этой схеме располагается ее неверность – вам, данному слову, самой себе; вот это уже можно считать настоящим бичом. Вы не понимаете ее, потому что вы понимаете только последовательность, которой, как вам кажется, здесь нет и в помине, она не понимает сама себя, потому что не склонна к поступательному анализу; и, следовательно, нет никакой возможности хоть как-либо это осознать. Да… это так.
- В этом во всем мне как раз и мерещится что-то грязное.
- Вы необъективны! Всего-навсего.
- Может быть. Это вечная проблема.
- Да... Но допустим, что какая-то определенная женщина настойчиво становится роковой уже для целого ряда людей. И как вы думаете, о чем это может свидетельствовать?
- О том, что ее признаки делают безвольными многих?
- Это, конечно, так, но я про другое: скорее всего, эта женщина глубоко несчастна.
- Удивительный вывод!
- Тем не менее. Посмотрите, ведь женщине свойственно чувствовать не только за себя, но и за других. Она безошибочно угадает ваше настроение, и, если вам в какой-либо момент особенно несладко, она с легкостью это учует и, возможно, постарается помочь. Таковы следствия из ее устройства. Но…
- Но?
- Но если ей слишком больно самой, она может и не обратить внимание на окружающих, на посторонних. Вы понимаете? Если кто-либо разодрал ее сердце настолько, что она смотрит только в его сторону, даже когда его не видно, если ее неистовая любовь в какой-то степени безответна, то, хочет она того или нет, но она чувствует обиду. Которую она никогда не выскажет тому, кого любит, потому что эта обида не на него, а на мироустройство, которое, как мы сказали выше, является войной по определению. Но обида не может остаться совсем невысказанной: потому ее выскажут всем остальным. Если хотите, то это проклятие, быть такой женщиной.
- Как все неоднозначно. Я в растерянности.
- Можно мне озвучить тот вывод, который сделали вы?
- Можно.
- «Я кристально прав, изолируясь».
- Вы знаете… по крайней мере, я не чувствую дискомфорта, связанного с непониманием, если поступаю так. Не думаю, что изолированность должна беспокоить того, кто изолируется.
- Вы необъективны, опять-таки. Но, по крайней мере, у всех у нас есть неотъемлемое право на необъективность.

- Вам приходилось подозревать, что чрезмерная эмоциональность, как правило, фальшива?
- Боюсь, что правило не так уж однозначно. Предполагаю, что люди имеют определенное право как на чрезмерную эмоциональность так и на неестественность. В любом случае, не думаю, что выйдет закон, который мог бы запретить им такие проявления.
- Наверное, мне не нравятся люди, склонные к эмоциональной фальши. Мне неясно, почему им так сложно сразу сказать правду тем, кого они называют своими единомышленниками.
- Иногда действительно сложно говорить правду, а тем более единомышленникам. Как можно быть уверенным в чистоте своих помыслов, а не то что помыслов собеседника?
- Мы говорим о причинах паранойи? Ложь рождает ложь, и так до бесконечности?
- Давайте посмотрим. Например, девушки никогда не верят ничьим словам с первого раза. Если вы скажете девушке «у тебя лебединая шея» только один раз, она, разумеется, подумает, что вам от нее что-нибудь нужно. Это утомительно, когда кому-то что-то от тебя нужно, и поэтому, скорее всего, девушка почувствует скуку, вину или отвращение, это зависит от девушки и от состояния ее дел на фронте общения…
- Прошу извинить. Фронт общения?
- Да, необходимо понять: общение с лицами мужского пола – это священная война каждой дамы. Война ведется в целях достаточно тайных, но в основном это захват противника.
- Вот как. Что-то такое я предполагал, конечно, но… Прошу вас, продолжайте.
- Итак, если вы повторите исходную фразу снова, девушка может застыть в нерешительности: возможно, вам и вправду от нее что-то там нужно, причем довольно-таки срочно. Если же вам не лень повториться и в третий раз, то, возможно, она, наконец, поймет, что речь идет именно о шее, причем даже о ее шее. Но почему же упоминался лебедь? Тень недоумения все еще останется при ней. Возможно, в случае четвертого повтора она догадается, что вам просто-напросто понравилось, как она выглядит, но и это вряд ли, особенно если вы говорите тихо, смотрите в другую сторону и теребите пальцами свои волосы.
- Изумительно. Познавательное сообщение. Но не кажется ли вам, что это совершенно напрасное усложнение?
- Именно многоступенчатость сомнения? Позвольте напомнить вам мнение Декарта: лишь сомневаясь, я существую. И потом, сомнения девушки не всегда начисто лишены оснований.
- В таком случае, выходит, вы тоже не верите с первого раза?
- Это зависит от того, насколько я чувствую себя девушкой в данный момент. Например, с вами я только работник, то есть существо бесполое, а не девушка, поэтому говорю начистоту.
- Начистоту? То есть, будучи девушкой, необходимо фальшивить?
- Будучи девушкой, необходимо быть девушкой. В общем-то, это весь секрет.
- Мне кажется, я не намерен в этом разбираться.
- Права не разбираться в этом, как и в чем-либо другом, разумеется, никто у вас не отнимет. Но обратите внимание, вас дико раздражает неисчислимое количество вещей: скрип стула, на котором я сижу; люди, которые говорят слишком медленно или слишком громко; люди, которые любят жаловаться на жизнь или задавать не относящиеся к делу вопросы; когда вам нечего вертеть в руках; когда вам смотрят прямо в глаза; неожиданные сквозняки; люди, которые хлопают дверью; люди, которые заставляют вас повторять по десять раз одно и тоже. Этого ведь тоже никто не обязан понимать либо хотя бы брать в расчет. Но разве вам бы не стало легче, если бы кто-нибудь удосужился обратить внимание на вашу раздражимость, на ее причины?
- Ваша мысль мне ясна. К сожалению, она, как и весь этот разговор, совершенно не относится к сути дела.
- Абсолютно согласна. Иначе и быть не могло.

Присевший рядом светится какой-то труднопостижимой радостью. Похоже, он согласен ее распространять повсеместно и практически бесплатно. Косится. Он, кстати, одет весьма небрежно, вот, например, одна пуговица не застегнута. И еще одна. Воротник рубашки всклокочен и, кажется, даже грязноват.
«Эх», - выдыхает он наконец, видимо, не найдя лучшего выражения для переполняющих его эмоций. Косится и улыбается, почти что мне. Хочет начать разговор? С чего бы это?
«Эх, наконец-то весна!» - эта речь длиннее предыдущей, и, надо сказать, не совсем лишена смысла. Теперь он явно смотрит на меня, несомненно, приглашая принять участие в беседе. Я молчу. Он несколько отвлекает меня от пересчета голубей, они и так двигаются туда-сюда и постоянно то улетают, то прилетают, а тут такое.
Он никак не успокоится:
«У меня выходной, а у вас?»
Я разглядываю стаканчик с кофе, который держу в руках:
«Перерыв».
«О-о-о, всего только перерыв? А у меня выходных полтора года не было, я вам честно скажу, а тут такое счастье привалило, что я и не знаю, чего с ним делать-то».
Вероятно, догадавшись о неуместности такой откровенности с совершенно случайным соседом по лавке, он извинительно смеется, почесывая свой затылок.
Простодушие? Кажется, все-таки это оно.
«У вас шнурок развязался», - я пытаюсь формулировать свою симпатию все-таки учтиво и соответственно правилам приличия...
«Да что уж там!!!» - я немного холодею от неожиданного и сильного хлопка его ладони по моему плечу. - «Скажете тоже – шнурок!» - он почти смеется (кажется, я вижусь ему еще более простодушным, чем он – мне), - «пойдемте лучше по аллее прогуляемся, я ж уже сто лет живых людей не видел, только коллеги мои, и ведь круглые сутки, круглые сутки…»
«Извините, но мне пора», - я говорю это сквозь зубы: да, это уже чересчур, трогать за одежду первого встречного – это он переборщил. Я встаю и ухожу. Он вскакивает следом, ничуть не растерявшись:
«Ну хотите, я куплю вам попить? Мне столько денег выдали на сегодня, я аж одурел», - последнее утверждение заставляет меня улыбнуться, хотя я и не особенно это умею. Я смягчаюсь. Я даже подробно объясняю причину:
«Видите ли, я бы прогулялся с вами еще минут пятнадцать, но, к сожалению, у меня заседание».
Его лицо становится таким неподдельно жалобным, что, вежливо наклонившись в знак прощанья, я пробую улыбнуться ему еще раз.

Девушку моей мечты я в основном только слышу. У нее красивый глубокий голос, которым она владеет необыкновенно хорошо. Вижу я ее реже, чем слышу, но она бесспорная красавица. Она ведет себя как настоящая леди, да что там – королева, и я, конечно, всегда буду тут ни при чем, ведь я не король и даже не рыцарь. Я бы мечтал, чтобы она была киноактрисой, чтобы она играла в голливудских блокбастерах, подругу главного героя, или же его главного соперника (такое, тоже, бывает, достается женщинам). Но там почему-то играют какие-то другие девушки, далеко не всегда такие же красивые, далеко не всегда с таким же приятным голосом. Конечно, меня на роль главного героя тоже никто не зовет, но, честно говоря, я бы согласился и на второстепенную. Даже роль статиста я переживу с легкостью, ведь важнее – не то, насколько ты главный, важнее – насколько ты полезен, правда ведь? По крайней мере я думаю так... Эх, а я ведь просто утешаю себя!...
Я слышал, как она говорит совершенно разные слова: «да», «нет», «фанатское письмо», «шестнадцать», «кто я для тебя?». У нее своя неповторимая манера произносить некоторые звуки, особенно низкие, грудные. И я вздрагиваю от ее вздохов. Она редко вздыхает, поэтому я имею привычку прислушиваться особенно внимательно. Я слышал, как она смеется: совсем не так, как я, очень мелодично, и даже если громко, все равно кажется, что она смеется тихо и в кулачок, настолько она утонченная.
Я слышал, какими звуками она сопровождает поцелуй. По ее молчанию я могу понять, хорошо ей или плохо, весело или грустно, боится она или ревнует. Я слышал в ее исполнении такие звуки, которые не всегда слышит от своей девушки и гораздо более удачливый поклонник, чем тот, каким являюсь я.
На самом деле это девушка моего друга, и я даже рад, что она не со мной, а с ним, он очень достойный человек, и, уж конечно, куда достойнее меня. Я даже могу сказать, что он достойнейший молодой человек из всех, кого я знаю, и что они прекрасно смотрятся вместе.
Иногда я мечтаю, что они оба сыграют в голливудском блокбастере.

- Сегодня изумительная погода.
- Именно так.
- Вы смотрите на нее... Удивительно вы на нее смотрите.
- Невозможно не чувствовать уважения по отношению к женщине, всё свободное время посвящающей деликатному общению с серийным убийцей.
- Неужели?
- ...Тем более, что в наше время серийным убийцей является каждый второй. Даром, что несостоявшимся.
- Интересная точка зрения. ...Вы считаете потенциальными убийцами всех?
- Конечно. Кто хоть раз подумал об этом, уже не является невиновным. А если кто довел свою мысль до конца – что ж, это в том числе и смелость.
- Поразительно. То есть, вы бы уважали такого человека?
- Не исключено, что так, но, к сожалению, это зависит от человека. Это сугубо индивидуально. Давайте на правах женщины я позволю себе эту слабость – говорить от первого лица в единственном числе, если дело начнет касаться моих пристрастий.
- О! не слишком логично.
- Конечно. На правах телохранителя я могу быть непоследовательной в высказываниях. Я могу даже не высказываться вовсе, мне не вычтут из зарплаты.
- Вы говорите, как анархистка.
- О нет, не всегда. В глубине души я страстная поклонница бюрократии.
- Если вернуться к началу, то получится, что по меньшей мере половина населения заслуживает смертной казни?
- Именно так считают все серийные убийцы, и кто их упрекнет? Упрекать убийцу бессмысленно, его имидж предполагает особо натренированную глухоту к упрекам.
- Мне кажется, этим не только убийцы отличаются?
- Наверняка, вы правы. Да, скорее всего, нормальный среднестатистический серийный убийца даже не поймет, что его упрекают. Он подумает что-нибудь вроде «они так часто произносили слово «раскайся», и так ни разу и не разъяснили, что же имели в виду».
- Вы знаете, с вами забавно.
- Да, я догадываюсь. Быть забавной, кстати, абсолютно не входит в мои обязанности, заметьте это.
- Да, разумеется, я это заметил. Тем ценнее… то, что мы так хорошо понимаем друг друга.
- Безусловно, это очень ценно. Что так хорошо.

Каждый день мы создавали вселенную заново. Утро, как правило, начиналось с отделения света от едва копошащейся тьмы, к завтраку наспех были готовы светила, предпочтительно всмятку. Твердь, вода, облака, небеса – с этим со всем мы разбирались к полудню. С растительным миром обычно спешили: чтобы было чем пообедать. После – было очень удобно заняться зверьем, и приятно – на сытый желудок. Мы стояли за разделенье труда: у тебя получались мохнатые, тучные, мягкие и ручные, у меня – ледяные, скользящие, злые, свистящие словно ветер. Вселенная неоднородна, и ежедневно мы спорили снова: об участи беспозвоночных, об ограниченном доступе ввысь, о динозаврах, в силу привычки, как всегда, вымирающих к чаю. После чая нам оставалось немного: слепить человека, вдохнуть в него жизнь, и об ужине мы забывали. Мокроватое, вязкое тело, расширенные зрачки – но мы им уже любовались. Жестоко, но метко ты выбирала ребро, а потом говорила мне «Не мешай, пусть он сам создает себе Еву», предлагая, пока что есть время, подумать о языке, о том как же всё нам теперь называть. Договорившись, мы засыпали, разрешив себе отдых, предположив (ах, уверенность!), будто бы всё хорошо, будто сон обо всём, что не создано, можно считать шестигранным венцом творенья.

к сожалению, первый куплет невозвратно утерян при доставке

Роскошные розы – сказала Сюзи.
Пионы – сказала Элен.
А мне бы в кармашек
Букетик ромашек –
Со вздохом сказала Джен.

Огромные крылья – сказала Сюзи.
Корабль – сказала Элен.
А мне бы без спешки
Поездить в тележке –
Со вздохом сказала Джен.