- Давай начнем с начала.
- Давай.
- Так как это было? Ты помнишь, как это началось?
- Вообще-то... я шел по пустыне.
- В прошлый раз ты употребил слово «влачился».
- Это слово чересчур экспрессивно, в этот раз я обойдусь без него.
- Чересчур экспрессивно, и еще вдруг кто подумает, что тебе свойственен недостаток самоуважения.
- Перестань.
- Извини. Я помню, что там было мрачно.
- Да, там было мрачновато.
- Это было долго?
- Это было долго. С мучением всегда так – оно всегда длится веками. Пока не перестанешь отличать время от пространства, пока не потеряешь счет дням, или часам, или... пока не потеряешь навыки счета вообще.
- Да, ты прав, это было мучение.
- Это была жажда. Жажда, измучившая настолько, что невозможно было двигаться дальше, но двигаться приходилось – а как же иначе? Я не мог ждать, пока жажда пройдет сама собой, я не верил, что моя жажда может пройти сама собой, просто так, и я продолжал двигаться, я продолжал искать, очень сложно... это было очень сложно. Духовный поиск... странно, что он может так мучить, правда?
- Нет, не странно. Зачем ты оправдываешься? Духовный поиск или сенсорная депревация – одинаково мучительны.
- А когда и то, и другое разом, то... На самом деле я понимаю, откуда в тот раз взялось слово «влачился».
- Но в этот раз без него?
- В этот раз без него.
- Так что же было дальше?
- Дальше, или в какой-то момент... я понял, что это шестикрылый ангел. Таких называют «серафимы».
- Ты его увидел?
- Не уверен, что сначала увидел, а потом понял, скорее наоборот. Я понял, что это кто-то шестикрылый, несколько дней я мучился от неотвязности этой мысли, пока не поверил – да, всё так и было. Я его увидел.
- Подожди, это ведь было на перепутье?
- Это было в пустыне, под деревом, в тени одинокого дерева, в его чахлой тени. Пустыня... это такое пространство, в котором сложно точно определить, где путь, где перепутье, где линия горизонта, которую не пощупать, где край обрыва, за который можно уцепиться, если вдруг почва вздумает уйти из-под ног.
- Мне кажется, ты не прав! Шестикрылые серафимы – их не существует в природе! Это были три ангела, три путника, они часто появляются под одиноким деревом, или рядом с тем, кто жаждал чересчур долго.
- Нет, он был один. С шестью крыльями.
- Я помню по-другому, что их было трое, и у каждого – по два крыла.
- Рука было одна, та, которая меня коснулась – на ней было десять пальцев, легких, словно пух...
- Прозрачных, словно сон...
- И это тоже, и вот тогда-то я увидел его по-настоящему.
- Все-таки одного?
- Да, он был один, ты что-то путаешь, те трое появились позже, а сначала он дотронулся до меня, до моих вздрогнувших век, и мои глаза открылись. Запекшийся гной, пыль, слезы, не выплаканные вовремя и потому ставшие соринками слюды, искажающими кристаллами, всякий мусор – всего этого как ни бывало, только небо, ультрамариновое и беспощадное, и плоскость песка – желтого, ослепительного. Может я просто заплакал, когда увидел его.
- Ты запомнил его внешность?
- О да. Очень красивый, абсолютно безобразный, никакой, колюще-режущий, полупрозрачный, мои руки проходили сквозь, когда я пытался пощупать его, или его крылья, сколько бы их ни было, я насчитал только шесть.
- Ты же мог потерять навыки счета, ты же скитался так долго!
- Я знаю. Я предупредил тебя, теперь об этом будешь помнить ты.
- А потом появились звуки?
- Да. Я наконец-то услышал это, то, что раньше считал глухонемой бесконечностью.
- И равнодушием.
- И равнодушием. Да. Равнодушие глухонемой бесконечности было моим собственным равнодушием, я заплакал даже ртом, когда понял это. Листья винограда шелестели на другом конце пустыни, в том оазисе, откуда нет так далеко до моря, красавица томно вздыхала внутри равноудаленности своей золотой клетки, верблюды вытаптывали какие-то перепутья в скрипящих песках, журчали чьи-то чужие сны, или чьи-то иноязычные реки, а ночующие под мостами в дождливых местностях проклинали того, кого они не видели, того, кто стоял передо мной воочию, того, кто заставил меня слышать даже дыхание литосферных плит. О, раньше я проклинал глухонемую бесконечность, я называл ею этот мир, которого не слышал, но что стало ясно – что колени мои подкашиваются, что я лежу ничком, что благословить вселенную необходимо, если ты ее услышал. Мои жалкие слова! Мои слова как дорожные булыжники, и я снова давлюсь ими. Где-то, на какой-то широте с долготой собиралась гроза, я услышал и это. Возможно, что я видел или слышал тех трех ангелов, которые так хорошо запомнились тебе, но трое или пятьдесят – сложно было разобрать, я был в чахлой тени одинокого древа, солнце было в зените, а он стоял передо мной.
- Он... поцеловал тебя?
- Да. Он поцеловал меня.
- И твоя жажда исчезла?
- Я не знаю, исчезла или нет, моя жажда стала не важна для меня. Он... честно говоря, поцеловав меня, он отрезал мой язык, он заменил мой язык другим, раздвоенным, совсем другим. Может, моя жажда заключалась внутри моего языка? Может, она осталась где-то там? Вместе с тем куском плоти?
- Получается, он наказал тебя.
- Наказал?
- Тебе было больно?
- Больно? Я не знаю, не уверен. Это было не важно. Это... это же было познание, как оно есть. Возможно... возможно, познание бывает болезненным.
- За что он наказал тебя, если наказал?
- Я не думаю, что он наказал меня. Он подарил мне этот раздвоенный язык – может, я жаждал как раз этого?
- Тебе стало легче говорить? Ты называешь слова булыжниками – значит, не стало!
- Я не знаю. Дело же не в том, легче или нет стало говорить. Раньше... я не мог догадаться о том, что слова бывают булыжниками, а теперь – могу.
- Получается, он подарил тебе дислексию? А ты полон благодарности?
- Нет, не так. Скорее... я бы сказал, что теперь способен различить дислексию... раньше не мог, и я не понимал того, насколько я косноязычен. И потом... Это же сравнительно новый язык! У меня он совсем недавно. Вот когда он освоится внутри меня как следует...
- И откуда он его только взял? Ангелы носят такое с собой, за пазухой что ли?
- Не знаю. Твой скепсис неуместен.
- Ну еще бы! А что дальше... он поцеловал тебя снова?
- Нет, он всего лишь заменил мое сердце вечно пылающим куском угля. Но это уже мелочи, я полагаю... это было чем-то вроде анестезии.
- Получается, язык тебе был важнее, чем сердце?
- Я не говорил этого, что важнее... Возможно, замена органа речи прошла для меня более заметно. Возможно, к тому моменту, когда мне заменяли сердце углем – в моих глазах рябило какое-нибудь красное марево. Возможно к этому моменту я уже уяснил, что этот серафим способен оперировать людей, возможно, это было уже не так удивительно.
- А возможно, твое сердце всегда было немного углем.
- Возможно. Кстати... если я расстегну рубашку, ты сможешь увидеть след постоянного внутреннего ожога у меня на груди, над солнечным сплетением.
- Если ты расстегнешь рубашку? Но ты не расстегнешь?
- Пока нет, вдруг ты испугаешься этого ожога? Вдруг мы не договорим в таком случае.
- Ты не стесняешься между прочим показывать мне свой язык.
- Это неизбежно, раз уж мы говорим.
- А что потом... Твое мучение прошло?
- Я не знаю и этого. Мое мучение стало чем-то неважным для меня. Наверно, я долго пролежал под тем деревом, когда он улетел.
- Улетел?
- Или просто исчез, удалился. Я лежал без сил, но знаешь что? Я испытывал всесокрушающее облегчение. Настолько всесокрушающее, что долго, до самой темноты, не мог пошевелиться.
- А с наступлением темноты?
- Я уже научился выбирать звуки. Слушать одно и не слушать другое. Я пошел, пошатываясь, но идти было легко – легко, как никогда прежде.
- И что ты слушал в ту ночь?
- Какой-то спокойный баритон, патефонная пластинка. Он пел о своих желаниях, или об исполнении своих желаний, и о том, что речью можно выжечь то еще клеймо на теле. Это была красивая и странная песня, я слушал ее до самого рассвета.
- Я помню, как мерцали звезды. Я бы выбрал сверчков, а не баритон, как ты.
- Но ты не выбрал.
- Да, мне было приятно то, что так приятно тебе.Тебе говорили, что твой язык больно жжется?
- Да, говорили. Но это не значит, что тот с шестью крыльями принес мне наказание.
- Не значит... Мне кажется, что твой язык совсем не жжется.
- Правда?
- Правда. Возможно... он просто чересчур солоноватый.
- Ты... просишь меня? ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
- Возможно... если ты поцелуешь меня снова... я пойму что-то еще. Пойму, или увижу, или услышу. И вдруг мы еще не окончательно прозрачны друг для друга?
- Я... попробую.
- Да.

примечания комметатора





Примечания комментатора: мы сочти возможным добавить к аналитическому разбору фотоматериалы, показавшиеся нам подходящими и свидетельствующими

украшение наших пространств

или же: сюрреалистический самоходный аппарат, или же: сюрреалистический самогонный аппарат на параде, или же: все мишки в гости будут к нам (???)

Вдохновение было почерпнуто в том числе из текстов песен известной немецкой группы, и соответственно мы можем представить что и это – подстрочные переводы с неизвестно какого языка (как говорил поэт – простые унылые песни). С неизвестно какого – возможно, неизвестного самому переводчику. То есть, если не представлять, что это перевод, то у меня возникли бы вопросы: куда делась размерность, рифма и прочее, без чего на музыку просто так не положишь (возможно, правда, музыканты позвали Тори Амос или какую-нибудь еще принцессу Атех). Всего 22 песни, они как раз соответствуют старшим арканам Таро (ибо должны же они чему-нибудь соответствовать, а эта символическая система всегда под рукой), по крайней мере, можно же представить и это! вроде бы они по порядку, но я уже не уверена; в общем, простая бесхитростная алхимия =)

0. Introчитать дальше

- Я люблю тебя с раннего утра и до самого вечера. Я знаю, что это звучит слишком просто, что ты, наверное, хочешь каких-нибудь доказательств; если ты и правда этого хочешь – я прекрасно понимаю, почему. Я люблю тебя, что бы ни случилось, это важно, очень важно, что бы ни случилось. Я не знаю, сколько у меня прав на тебя, я ничего не понимаю в твоей свободе, я люблю тебя глубокой ночью, глубокой, потому что ты дышишь так глубоко.

- Я не понимаю тебя, и ты так далеко. Я понимаю тебя, и ты так близко. Ты открываешь мне глаза так, что я хочу видеть – эту реальность, твою, потому что она отличается от той реальности, моей. Это такой жалкий лепет, как я могу сказать тебе это? я так хочу тебя, я так боюсь тебя. Я так желаю тебя, потому что ты такой простой, ты такой понятный. Но если ты такой понятный – чего же я не понимаю в тебе?

- Ты удивляешь меня, того, что ты понимаешь, достаточно, для чего угодно, когда ты объясняешь, чего ты не поняла, ты всё равно поняла больше, чем я. Ты удивляешь меня: как можно быть такой наивной? Но разве... но вдруг я понимаю это неверно? что является наивностью на деле? Что только кажется ею? Сколько из того, что ты говоришь, является твоими словами? Твоими мыслями? Сколько из того, что ты думаешь, ты произносишь вслух? Ты произносишь вслух два дерева в день, а проходишь по лесу – что ты видишь в нем еще? Я люблю тебя, чтобы не заблудиться в нем.
1. Один читать дальше

Один, как свеча, стоящая в окне, свеча, которую можно увидеть с дороги, я, человек, согревающий пустые пространства собой, как огнем, горящим, но не выжигающим. Я горю по тебе, я горюю в горсти, полные огня, один человек, освещающий эту ночь.
Одного человека достаточно, чтобы осветить целую долину ночи, но одного человека недостаточно для того, чтобы осветить себя.
Когда я стою в окне, как одинокая свеча, я перенасыщен электричеством: где-то за этой темнотой, которую я освещаю, ты желаешь одного: осветить меня, ты желаешь одного: быть освещенной с помощью меня.
Электричество во мне, я им перенасыщен, оно окружает меня со всех сторон, меня, одинокого, как свеча: электричество защищает от ветра, ветер не задувает свечу, которой являюсь я, ветер гуляет по долине, переполненной ночью и тьмой. Ветер не задувает меня, чтобы было чем освещать то, по чему он гуляет: ночные пространства наших душ.
2. Желаниечитать дальше

Если можно, то я стану твоей слезой, и докачусь до подбородка: потому что слеза одна, дальше ее не гонит следующая.
Если можно, то я стану твоей рукой, подпирающей подбородок: потому что рука замечает слезу, рука слезу стряхивает.
Если можно, то я стану тобой, до самой последней клеточки, до самого мелкого волоса: потому что я не смогу выбрать, какой клеткой или каким волосом тебя я хочу стать сильнее всего.
Если можно, то я стану всем для тебя – для кого-то это непосильная задача, для кого-то довольно сложная, но я попробую: потому что я тот, кто любит тебя сильнее кого бы то ни было. Это значит, что у меня все права на тебя.
3. Вишнячитать дальше

Вишня, а потом вишня с сахаром – это ты держишь в руках каталог одежды, рассказывая мне, что это не каталог, что это карты судьбы. Я держу в руках тебя, я листаю тебя, как книгу. Вишня, а потом вишня с сахаром, а потом пьяная вишня со сливками, это страница сорок, перелистывай ее и читай дальше, молчаливыми губами, покрашенными в вишневый. Это мы держим в руках тарелку с вишней без косточек – алкоголь происходит из крови, мы причащаемся друг другом.
4. Телочитать дальше

Я возьму тебя за руку, я сожгу тебя поцелуем. Мы сгорим друг у друга в объятиях, став пеплом, чтобы стало из чего возродиться, чтобы стало в чем путаться волосами – намечая траекторию возрождения, раскинув руки, глядя в потолок. Я люблю тебя, если думаю о тебе – руки бессильны.

Тело из шерсти, теплое, как одеяло. Я касаюсь его рукой, левой рукой, стороной сердца, я вцепилась в него ладонью: нащупывать чье-то тепло – это так важно.
5.Подмороженный разговорчитать дальше

Каждые пять минут моей жизни, которые длятся в разговорах не с тобой – все равно длятся. Но если я говорю не с тобой – все равно говорю с тобой, и если я молчу – все равно говорю с тобой.
Если ты молчишь – то ты, конечно, говоришь со мной. Если ты говоришь не со мной – то я ревную каждый звук твоей речи, которой не слышу.
Если копится молчание – копится и разговор. Копится что-то еще? С крыш не капает сегодня, потому что с крыш капало вчера, вчера был почти потоп. Сегодня подморозило лужицы, подмороженный наш разговор, вечно наисвежайший.
Такой взрослый человек а все же девочка с глазами волчицы.
6. Глазачитать дальше

Поймать лицо в свои руки, сесть у стены.
Глаза стекают по лицу, глаза затекают за шиворот, целые гроздья глаз, сколько точек у зрения. У моей души крылья бабочки, а с чего я это взял? Она душится розовым маслом, она летает на свету.
Мои глаза мешаются с глиной – какое скользкое месиво! Мои глаза забираются на стены, расползаются по всем углам комнаты, еще чуть-чуть – и смогу сам на себя смотреть. У моего друга тело как камень, но и камень дышит, течет, говорит.

Ты запускаешь руки в мое тело, как в воду: пробуешь температуру и плотность, круги бегут по поверхности. Нежно гладишь желудочки сердца, чтобы сердце не билось так быстро, пробуешь пальцами кору головного мозга. Ты раздеваешься и запускаешь себя в меня, как в пруд, под твоей одеждой – вода. Вот чем мы становимся, когда нас не видят другие: две воды смешиваются в одну – темную, теплую.
7. В ожидании потопачитать дальше

Она сказала: мне нравится твоя пустыня, здесь всё так выжжено, твоя пустыня такая цельная, такая настоящая; почва потрескалась, и только одинокий мост длится наравне с засухой и горизонтом.

Она сказала: здесь так уютно, в твоей пустыне, выжженной дотла; пустыня – прекрасное место для откровений и озарений, для того, чтобы вырастить несгораемый куст, для того, чтобы жить на столбе.

Она сказала: здесь всё так ясно! чудесный синий цвет неба, на котором не облачка; миражи, возникающие в пустыне – реальнее настоящих городов; видения, возникающие из-за вечного чувства жажды – человечнее настоящих людей.

Она сказала, приседая на корточки: ты так невнимателен! здесь есть живые растения, присмотрись – они очень стараются, прорастая сквозь камни.

Она сказала всё это искренне, она сказала столько нужных слов; если бы я сразу посмотрел на ее лицо, я бы понял гораздо быстрее: что она просит разрешения принести с собой сорокадневный ливень.

8. Красное моречитать дальше

Это всего лишь кровь, это всего лишь лезвие, я как обычно всего лишь промазал: зачем мне эти глаза, если они ничего не видят? я хочу себе другое зрение, я хочу видеть другими глазами, я хочу попадать более метко.

Твои глаза – у тебя на пальцах, на подушечках пальцев; посмотри на меня изнутри меня, посмотри своими пальцами на мою кожу – хорошо ли просматривается? Шершавая азбука для слепых, ребусы, криптограммы, головоломки – всё для твоих жадных рук.

Это всего лишь вода изнутри меня, я всего лишь ждал ливня всю жизнь, я всего лишь сам его вызвал – тебе же не больно? тебя же не затопило? Целое море воды обрушивается с небес: чтобы было на волны чего спускать наши лодки.

Дело в том, что качаясь на волнах, ты не боишься сбиться, ты попадаешь туда, куда следует.
9. Мост через пустынючитать дальше

Мост через пустыню – как этого мало! всего лишь римский акведук, водопровод над равниной непонимания.
Ты стоишь в дверях своей башни смотрителя, ты стесняешься своего тела, ты смущаешься, если на тебя капает свет.
Я иду по мосту, это мост через пустыню, я звучу как журчание, я прихожу, как вода, я просачиваюсь сквозь камни – и камни престают быть камнями.
Ты, воображающий себя куском тьмы, ты, переполненный глазами, как виноградными гроздьями, пьяное и знакомое создание, ты держишься за камни, за стены, чтобы не упасть; лучи солнца – острые, словно копья; я люблю тебя это значит что я просачиваюсь, что я выступаю на стенах, как пот камней.
Башня среди пустыни – как этого мало! всего лишь еще одна лестница вверх, в поисках твердого неба под ногами.
10. Казиночитать дальше

- Лежачий камень вечно плывет, я подношу уже восьмой булыжник к своему лицу: я всё еще не разбил себе челюсть, я всё еще не ударил себя. Слова «люблю тебя» - такие простые, а все звуки бьются, как зеркала, если произношу их. Но и зеркала, бывает, бьются на счастье – вот как я использую булыжники, заготовленные в пустыне специально для своего лица.

- Я так люблю тебя, я достаю из кармана пудреницу, но прокусываю зеркало вместо того, чтобы смотреться в него – ну вот, очередное зеркало испорчено! Сколько у меня таких прокушенных зеркал? Я сбилась со счета, а что прикажешь делать еще? Мне просто некуда девать свой рот, ты до сих пор не напоил меня своим поцелуем.

- Окно слева и окно справа, оба окна ведут в ночную темноту, как ни странно. Светильники отражаются в стеклах, образуя два освещенных коридора – слева и справа, сквозь темноту. Я сложил свои руки в карманы, на что я надеюсь? На то, что ты придешь сюда по одному из них? Я смотрю в оба окна, поочередно, мне и правда интересно, который из двух коридоров ты выберешь.

- Я подсела за столик, но не за твой. Я сижу здесь одна, и наедине с собой не могу сделать даже самый простой вид: будто бы пью чай. Вместо того, чтобы пить, я машинально откусываю края у чашки, я жую фарфор, я глотаю его с удовольствием. Тончайший фарфор, отменное качество! И правда, надо же мне как-то утолять свою жажду.
11. Свечачитать дальше

Не оставлять свечу без присмотра: вдруг она сдастся ветру? Или чьим-то чужим, глупым рукам, руки согреют себя о свечу, но лучше не оставлять свечу без присмотра, в этой кромешной, в этой привычной тьме.
Свеча с запахом кофе, или моря, или шоколада, ее не видно издалека, но я ее чувствую, я чувствую, как подрагивает ее пламя (ее пламенный язычок, слеза ее пламени), как она ежится на ветру; свечу слишком легко задуть, если она одинока, если она в чистом поле; немногим лучше, если свеча в окне – я не могу оставить ее без присмотра.
Что-то подсказывает мне, что свеча горит внутри меня – именно поэтому ее так легко задуть, именно поэтому я слежу, чтобы она не потухла, или чтобы она не устроила пожар. Пожар внутри меня – разве это возможно?
Я не могу оставить тебя без присмотра, ты горишь у меня внутри, ты стала моим дыханием. Я не могу заснуть, ты дышишь через меня, ты мною горишь.
12. Déjà vuчитать дальше

Тень от дерева и само дерево рядом, это было так давно, это происходит сейчас, это происходит со мной, как когда-то давно происходило с кем-то другим, с кем-то другим, кто жил, запираясь в происходящее с ним, как в клетку; когда-то давно кто-то другой запирался изнутри того, что происходило с ним тогда, как запираются в клетке, и я не мог проникнуть внутрь, я всегда оставался снаружи, меня носило снаружи, я снаружи нарезал все эти круги, я был снаружи, потому что со мной не происходило этого тогда, когда это происходило с кем-то другим – так надежно запертым внутри того, что происходило с ним, запертым внутри того, о чем я так страстно мечтал тогда, чтобы это происходило со мной.
Теперь это происходит со мной, теперь я внутри и это наконец происходит со мной, снаружи – ночные деревья, снаружи тени от деревьев, допущенные с помощью фонаря, снаружи осенний ветер, осенний ветер задумчиво нарезает круги, осенний ветер такой задумчивый.
Я сижу в окне, я сижу на подоконнике, я совсем как свеча, оставленная ветру вместо маяка; я вспоминаю о том, что было когда-то давно, когда-то давно и совсем не со мной, а с кем-то другим – откуда же я черпаю память о том, что было тогда не со мной? получается, что уже тогда, когда я нарезал круги снаружи – уже тогда я очень хорошо знал о том, что бывает, если оказываешься внутри. Откуда я знал это, если всегда оставался снаружи? Откуда я мог знать то, как всё это происходит для того, кто внутри? Если я не был тем, кто запирался внутри тогда, если тогда я не знал, каково быть на его месте – откуда я черпаю свою память об этом?
Это déjà vu. Моя любовь – это мое déjà vu, а как же иначе? Иначе получится, что я всегда был внутри, иначе получится, что тогда я нарезал круги вокруг себя же, иначе получится, что я до сих пор остаюсь и внутри и снаружи: ветер, нарезающий круги, свеча, стоящая в окне. Это было когда-то давно, это происходит сейчас.
13. Тоскачитать дальше

Снаружи воет ветер – это мое мучение, сегодня я всё сделал не так – с утра, и потом, в течение дня, и к вечеру, и даже ночью.
Я проснулся и не сразу смыл с лица пот, скопившийся за ночь, сначала я стоял у окна и смотрел в него, хотя хотел подойти к шифонеру, но я стоял у окна и держался за окно, как за дверцу шкафа. Я не помню, зачем я хотел подойти к шифонеру – может быть я хотел одеться во что-то другое. Может быть, я не знал, во что именно я хотел бы одеться, и поэтому смотрел в окно, а не в шкаф: днем освещение лучше, чем ночью.
Я чувствовал себя человеком, который плачет, я даже вытирал глаза – неизвестно зачем, ведь в них не было ни слезинки. Я не могу плакать просто так, просто из-за того, что я гляжу в окно, на дома, освещенные солнцем, а не фонарями. Я не могу плакать просто так, ни о чем. Если даже плакать не просто так и о чем-то я себе запрещаю.
Она сказала, что я выжжен дотла, что именно этим я нравлюсь ей. Она сказала, что я нравлюсь ей и что у нее достаточно воды для меня. Я не знаю, чем отличается от любви то, что происходит со мной сейчас, чем же это отличается от любви – если все-таки отличается? То, что происходит со мной, если я вспоминаю о ней? чем любовь отличается от желания заполнить собой сверкающую пустоту, чем любовь отличается от желания затопить собой выжженную пустыню?
Ночное освещение хуже, чем дневное, но зато его можно рассчитать, освещая одно и не освещая другое. Я люблю тебя, с утра и потом, в течение дня, и к вечеру, и даже ночью. Ветер, воющий снаружи, воет ради меня: он подпевает моему мучению.
14. Огонь и водачитать дальше

- Я человек, содравший с себя кожу ввиду разбитого сердца, отрастивший железные когти – моя жизнь настолько не мед, что я желал бы просвещать каждого встречного, до белого каления. Мой мед самый белый. Это значит что я люблю тебя. Сегодня эти слова – мое признание тебе.

- У меня в груди вода, целое озеро с рыбками. Что это значит? Аквариум в животе, море в голове, я думаю морем, которое у меня в голове. Ты любишь меня? я продумываю этот вопрос – и мое море волнуется, мое озеро становится водоворотом, вода плещется, облизывая стекла иллюминаторов; всё, что я вижу снаружи – корабль, плывущий по моим внутренним морям.

- Я человек, поджаривший себя в котельной – для профилактики, я выжигаю мусор в себе ежедневно, я люблю ясность. Ясность стоит того, чтобы терпеть эту боль? На мне нет кожи, но я сжигаю и то, что осталось несодранным: мне интересен запах, который образуется, я просто не могу остановиться, я не могу перестать сжигать себя своим мучением.

- У меня внутри море, что мне с ним делать? если проткнуть меня в нужном месте – море вырвется наружу, меня вывернет оборотной стороной, рыбы выплывут, спокойно красуясь; красные рыбы, соленые брызги, где мы окажемся, если ты проткнешь меня в нужном месте? в открытом море, и главное – не расцеплять пальцы от удивления, главное – продолжать держаться друг за друга... что это значит – любить кого-то?
15. Тайникчитать дальше

Просыпаясь каждый под своим потолком, мы сразу бросаемся ощупывать свою страсть, как ощупывают лицо – едва вспомним, кто мы, до того, как вспомним, кто мы. Находя страсть на ощупь: здесь ли она? здесь ли мое лицо? До сих пор ли она в моем сердце? до сих пор ли мое сердце в ней? включая свет, мы подбегаем каждый к своему зеркалу и (в глубокой беспощадной тревоге) смотрим сами на себя, на свое отражение. Мы вздыхаем с облегчением через секунду, минуту или полчаса: да, хвала постоянству времени или изменчивости пространства – наша любовь до сих пор в нас, наша страсть зашита нами друг в друге; и мы радуемся снова – как тогда, когда впервые совершали этот садомазохистский акт: глядя друг другу в глаза, с лучезарными и мягкими улыбками, прошивали друг друга насквозь, орудуя иголками, сооружая каждый по тайнику в груди у другого.
О том, как я люблю тебя, знаешь только ты, но знаешь ли? ощупывая каждый свое лицо перед зеркалом по утрам, мы шепчем себе под нос что-то очень похожее.
16. Играчитать дальше

Каждый день я пересекаю пустые пространства – пустые, потому что происходящее внутри этих пространств однородно, неинтересно, забывается слишком легко, всё та же скучная поднадоевшая игра, они играют в жизнь, они живут этой игрой.
Каждый справляется с этим, как может, с этой игрой, в этом лесу из пустых пространств.
Вспоминая тебя, я вижу воду, которая переливается через порог и заливает этот пол, эти пустые пространства. Что еще сказать. Я всю жизнь тосковал по тебе, я ведь мог просто не знать, что это называется так. Если я и не знал, что мне не хватает тебя – это не значит того, что моя тоска не была тоской по тебе. Я знаю, что я тоскую по тебе, а когда это началось? Может быть, сразу с рождения – мне удобнее думать так.
Каждый может смотреть в окно, думая об этом: о воде, которая связывает пустые пространства в одно. Во что-то одно, во что-то соленое и бушующее – хотя, возможно, сегодня здесь штиль.
17. Пот камнейчитать дальше

- Воздух, наполняющий комнаты, похож на воду, в которой плавают наши мысли, вода это наши мысли, мысли плавают друг мимо друга, задевая друг друга радужными хвостами; почему в груди ноет? Мне не больно, но что может ныть в груди?

- Я гляжу в окно, дождь старательно капает на стекло, я вытираю глаза, чтобы лучше видеть слезы дождя; дождь огромен, его слезы как водопад, а у меня только одна, в правом глазу, и то – только потому, что лицо склонено; как быстро она пересыхает! Вот так всегда – пот камней, слезы железа.
В груди может ныть какой-нибудь тайничок, место, куда ты ставишь свечу, которая поджаривает твое сердце – ох, если бы только сердце! тело горит целиком, и это, конечно, нормально. Нормальное рагу, аппетитная кожица.

- Подходящее объяснение! Так чего же ты хочешь? чтобы пожар продолжался? чтобы он поутих? Всё одно, если потонем – точно сгорим, если сгорим – обязательно и потонем, так что лучшее к лучшему; мы как две комнаты, соединенные зеркалом, как две улицы, разделенные оконным стеклом.
18. Андрогин читать дальше

У тебя глаза даже на спине, так что не притворяйся отвернувшимся: глядя в любую сторону, ты глядишь на меня. Карманный перископ, невыносимые страдания странника на дне морей – как это всё банально. Я иду по коралловой роще, а ты говоришь про глаза на моей спине – разве ты идешь следом за мной? Чем думают коралловые рощи? если ими думаешь ты? У рыбок, проплывающих мимо, глаза с обеих сторон плоского тела – как же это удобно! Я не иду следом, ты же помнишь, что нас здесь двое, мы вечно лицом к лицу или спиной к спине, так я и замечаю то, чего не видишь ты сам. Подводные реки, насыпи щебня, удивительные цвета, что я делаю здесь? Ты сам знаешь, что, с тех пор, как наши внутренности перемешались, с тех пор, как наши сердца слились – как бы мы выстояли еще? Вода оборачивается давлением, но вода помогает стоять тем, кто еще не окреп, достань перископ, приложи его к уху, что ты услышишь? Какая чушь, зачем я здесь? – это был глупый вопрос, я сам это знаю, я сам знаю этот ответ, зачем его произносишь ты? У тебя глаза на животе, а у меня уши на груди – как мы могли сойтись характерами? Мы такие разные, как мы могли перемешаться телами? Здесь так свежо, ты искатель меня, я соискатель тебя.
19. Глубиначитать дальше

Символические поцелуи, специально для настенной средневековой росписи, моя рыба вплывает в твой аквариум, я запускаю свою акулу в твой океан, я бы сказал, что это чудовище, но ты же мне возразишь, ты ответишь – волнением – что чудовищам самое место в такой глубине; я люблю тебя, ты волнуешься, мне здесь самое место.
20. Ревностьчитать дальше

Я стою на мосту и смотрю на тебя, я смотрю на тебя сверху, мостик такой небольшой и горбатый, я смотрю на тебя, ты беседуешь с кем-то другим – там, где мост закончился, там, где набережная и тротуар. Ты говоришь с ним так увлеченно, еще бы! он так красив, он так горяч, он плавится как масло – на солнцепеке и перед тобой, ты жестикулируешь ровно настолько изящно, насколько следует, я не вижу его зрачков, но мои бы уже расширились. Правда, я и своих зрачков сейчас не вижу, вместо зеркала – ты, ты стоишь ко мне спиной и говоришь с ним; ты стоишь так, что я, в общем-то, знаю, каково положение внутренней стороны тебя сейчас, в твоем теле, сейчас, в этом во всем, я знаю внутреннюю сторону тебя, я ее чувствую – своей внешней, а он – что здесь делает он? Смотрит на то, как красиво ты ломаешь руки в ожидании меня? Наступает, чтобы не терять времени? Он нависает над тобой своей красотой и горячностью, он настолько самоуверен – да что он знает? Что он может знать о внутренней стороне тебя? Всё то же, что и все остальные – что он вполне поместится внутрь, почему ты продолжаешь говорить с ним? Тебе... неужели тебе настолько скучно ждать меня? Ты оборачиваешься, улыбаясь мне, ты мельком смотришь мне в глаза, ты почти подмигиваешь мне – и ты продолжаешь говорить с этим, с этим другим, с этим горячим красавцем; как мне выдержать это? Как мне стоит понимать это чувство? Что из этого следует? Мое действие? Подойти к вам, оттолкнуть его от тебя – от тебя, ты ведь смотришь на него с таким обожанием, почему ты смотришь на него так?
Я сажусь прямо на мосту, прямо на ступеньках, ведущих к вам обоим, подо мной течет река, передо мной стоишь ты, я не слышу твоих слов, но зато слышу, как журчит вода или твой смех. Я давно устал думать о том, как сильно люблю тебя и как сильно тебя ненавижу. Я давно устал думать об этом, но я продолжаю думать об этом: если и горчит, то совсем чуть-чуть, как мята в мохито. Сегодня жарко.
21. Солнцечитать дальше

Ты спускаешься по лестнице, ты идешь впереди меня, между нами шаг или даже полшага, расстояние, которое сокращается из-за того, что ты останавливаешься, и я останавливаюсь вместе с тобой. Я вижу твои волосы, твою правую руку, лежащую на перилах, ты остановилась ради меня, из-за меня, но ты не сразу поворачиваешь ко мне лицо, и даже свой профиль ты прячешь от меня, ты застыла, и я застыл, ты всегда думала о нем, не правда ли? ты и сейчас продолжаешь думать о нем, не так ли? ты говоришь: «Сегодня очень солнечно», ты говоришь это робко, твой голос дрожит, брови подняты... вернее, это предположение, я вижу только одну бровь, и она поднята, твой лоб напряжен, ты прибавляешь: «Не правда ли?» - если я продолжу молчать, я могу никогда не узнать, думаешь ли ты о нем прямо сейчас, не правда ли, да, очень солнечно; да, я люблю тебя, но разве об этом стоит говорить прямо здесь и сейчас, стоя здесь, на лестнице, сейчас, в переходе? Но ты уже снова спускаешься, ты никогда не даешь мне времени на то, чтобы подумать, как ты эгоистична, ты оборачиваешься, очень резко, на твоем лице – свежая гримаса презрения, брезгливости и обиды, когда я понимаю, что ты ударила меня по левой щеке – я понимаю это из-за чувства облегчения, облегчение, сорванная плотина – я вдыхаю так резко, воздух такой свежий и обжигающий, я наконец дышу, я наконец проснулся. «Солнечно, да, сегодня очень солнечно. Но и ветрено тоже» - я отвечаю тебе, почему-то мне очень смешно. Теперь твоя очередь не знать, что сказать, ты растерянная и очень податливая, ты молчишь и смотришь прямо на меня, ты смотришь на меня так, у тебя такие влажные глаза, твой рот дрожит – и почему-то меня больше не мучает вопрос о том, кого касаются твои мысли в данный момент, и я очень хотел бы с полным правом сказать: «нет, такой вопрос никогда не мучил меня по-настоящему, зачем бы он мучил меня – я ведь всегда знал верный ответ».

Поставим дело на поток и сядем посидеть на бережок, ибо не расслабляться же нам?

For a little girl like you (по кр мере так оно называлось в распечатке моей)

В 1
читать дальше


В 2
читать дальше


мне больше нравится ясен пень отражение, потом что хрустальный гроб не нарисовался нарисовались совершенно сомнительные елисей и царевна

"Ты выпал из захлопнутых дверей..."

читать дальше

это про "строганину города", хотя мне-то больше нравилось про сердца и "маленьких зверей"! ладно, может быть все впереди

Бережная почта

В 1
читать дальше


сомнительно конечно а что делать?

В 2
читать дальше


"присмотримся повнимательнее к этому... не дурацкому а всего лишь очень дилетантскому пейзажу" - и вот это вообще неясно откуда такие взялись? похожи на Машу и ее парня; ну в общем мне показалось что там же могут быть двое, лирические герой и героиня, и почему бы не так, но как-то выглядит это тяжеловато

Нет, эта женщина, конечно, что надо. Правда, смотря для кого. Для кого «что надо», а для кого «ну-ка, ну-ка, посмотрим попристальнее». Вот я, например, посмотрел. Если взять ее фотографию в хорошем качестве, то видно, что у нее уже есть морщины. Несмотря на такой юный и цветущий вид! И прыщики она не всегда замазывает (наверное, забывает, я бы точно забыл на ее месте). Хотя, иногда я не совсем понимаю, чем прыщики отличаются от родинок? И то и другое возникает непредсказуемо. По крайней мере, я слышал что-то такое. Родинки менее опасны, но проходят медленнее (если вообще проходят).
Но если смотреть вообще, то есть не пристально, а с расстояния, то она, ясное дело, красавица. Говорят, что, если на ком-нибудь женишься, то самому уже не обязательно приглядываться. Главное – как это выглядит со стороны, так сказать, для сограждан. Если сограждане довольны и считают ее красавицей – то все нормально, ты тоже можешь так считать, ходить себе спокойно, вернее, вместе с ней, прогуливаться, наносить визиты, ну и прочая жизненная ерунда.
Так, с красотой вроде бы разобрались. Да уж, красота – это еще цветочки! Потом нужно разобраться с характером. Приятный голос – это ведь далеко не все! Вот смотришь на нее и думаешь: «дааа», и потом снова: «даааа...» Это я пытаюсь рассказать о ее характере, и не скрою, тут можно подозревать разное, в этом омуте. Если б я был ее мужчиной, то мне стоило бы большого труда верить ей. Может, потому, что она слишком шикарная женщина. Хотя... это ведь как посмотреть. Это, говорят, напрямую зависит от того, насколько уверен мужчина. Говорят, женщинам нет никакого резона врать тем мужьям, которые им доверяют: в таком случае для них нет никакой интриги. И если говоришь «слишком шикарная», или «слишком достойная» - не печалишь ли ты тем самым ее? Не упрощаешь ли ты все это – ее, себя? Вдруг она всего лишь хочет быть такой для кого-нибудь одного, и притом совершенно конкретного? Здесь стоит подумать повнимательнее. Ну и потом, если женщина является блестящей телеведущей, это же не значит, что ей больше нечего хотеть от жизни. Вовсе нет! Как раз эти неподражаемые дамы вечно жалуются на одиночество и тому подобное. Так что, вполне возможно, многие бы обрадовались серьезному отношению.
Дааа, я же о характере. Она выглядит очень уравновешенной и спокойной. Кто-то сравнивал ее с породистой леди (не помню, кто именно). В общем и целом, я могу согласиться с таким сравнением, только все не так просто! Почему-то, едва она войдет в комнату, и, допустим, спокойно встанет у стены (или сядет на стул, тоже очень спокойно) – начинает происходить что-то неочевидное. Если в комнате присутствует мужское население, то оно начинает как-то волноваться, и непонятно, в чем же дело. Что-то в ней есть такое, что действует на всех. Причем как будто все равно, во что она одета. Одета она может быть скромно и незаметно, или вычурно и блестяще – это не играет никакой роли. По себе я могу описать это примерно так: смутное волнение, начинается, как ни странно, в спине, в позвоночнике (ну, может, у кого-то все и по-другому обстоит), из-за этого волнения сложно усидеть на месте. Может, про это нужно говорить «и тут ты начинаешь что-то чувствовать»? не знаю, я не знаю точного определения этого состояния, лучше я скажу «непокой», или «смутное волнение» - в этих словах я, по крайней мере, уверен. Ну, я-то с ней в одной комнате находился всего раз или два, и то, очень мимолетно, чего я-то могу сказать. Но вот те, кто общается с ней чаще – вполне возможно, с ними происходит что-то еще, а по себе могу сказать вот что: «ты становишься способен на какие-то поступки». Странное определение, я вроде и так способен! Способен, но, например, мне лень пальцем пошевелить, или лень представлять, что бы такое можно было сделать, но вот в тех случаях, о которых я говорю... как будто тебя вот-вот подхватит и понесет, и не что-нибудь, а твое собственное «я», ты можешь начать что-то делать, потому что не делать этого невозможно, или что-то понимать, чего не понимал раньше, и это все очень сильные ощущения – только вот все это мелочи. Мелочи, но рядом с чем? – я не знаю, рядом с чем, и вы не знаете, но только вы почему-то готовы сделать все, что угодно, все ради этого. Нет, не то чтобы ради этой женщины, говорю же, все не так просто. Ради чего-то другого, чего вы не знаете, но к чему хотите быть причастным, ради чего-то, возможность чего она носит в себе. Это ведь не сразу ясно, что она носит в себе нечто, что это нечто – какая-то возможность. Вы можете подумать про нее «красавица, однако же», или «шикарная женщина», или «у нее очень ласковый голос» - но это все пустые слова, главного они не обозначают. Лучше б вы честно сказали: «не знаю, в чем дело, но что-то в ней есть» - по крайней мере, так говорю я. А кто это «я»? – даже такой вопрос непременно возникнет, не сомневайтесь. Возможно, вы потому и не сможете усидеть на месте, бросаясь что-либо делать – потому что вам срочно становится необходимо как можно более точно узнать, кто же вы такой. И это только оттого, что она просто находится с вами в одной комнате. Что же будет, если она скажет слово! А если два? А жесты? Жесты леди и одновременно... из-под этой оболочки проглядывает... то, что похоже на стихию в чистом виде (нет, я не гонюсь за красивостями в описании, я всего лишь пытаюсь честно сформулировать то, что видел).
Возможно, она тоже не знает, что такое это другое. Это непонятно, знает она или не знает. Есть соблазн подумать, что она сознательно и преднамеренно вызывает вокруг себя такой ажиотаж, но нет, я ведь присматривался: у нее слишком печальные глаза. Я бы сказал иначе: кажется, что она сама не знает, что такое это другое, и очень хочет узнать. Возможно, это вообще все, чего она хочет. Возможно, она узнает о том, что это другое существует только тогда, когда входит в комнату, где есть мужское население. Возможно, вне такой комнаты она женщина как женщина, среди остальных женщин. Но кто знает, может, и в женщинах она будит все то же самое? Я не знаю, я ведь не женщина. Я просто хочу сказать: что за всеми этими перипетиями ее характер сложно разглядеть. Очень сложно! Во-первых: добрая она или злая? Для начала, даже на такой вопрос не ответишь, потому что отвлечешься на полдороге: вспомнишь что-нибудь вроде «а как она произнесла вон тот звук», или попросту собьешься: тогда она поступила как самый добрый человек на свете, а вот тогда – была какой-то равнодушной, и какая она на самом деле? Такое недоумение, конечно, вызывают почти все женщины, но из-за того волнения, которое вечно пробуждает именно она, становится непросто отвечать и на очень простые вопросы.
Но вам может прийтись по нраву даже это. Одним словом... видимо, вам придется быть готовым к тому, чтобы отвечать на все эти вопросы бесконечно. Возможно, вам нравится такое занятие, возможно, идея поиска и неугомонной деятельности (в том числе деятельности укрощающей) всегда вас прельщала – если так, то для вас она, конечно, всегда будет женщиной «что надо», просто идеальным вариантом.

Не знаю, как бы его описать попонятнее. В общем... он одновременно и блестящий и незаметный. То есть видишь ты его, например, впервые, и, вполне возможно, смотришь сквозь него, совершенно нечаянно, просто его бывает очень сложно заметить, такой парадокс, настолько он сливается с перспективой. Или с комнатой, в которой находится. Кажется, что чаще всего он носит серое – но как это на самом деле, заметить очень трудно. Если сталкиваешься с ним в коридоре, то это, скорее всего, неожиданно: впечатление, что он отделился от стены, не иначе.
Со второго взгляда ты понимаешь, что в его незаметность встроен какой-то феномен. Со второго взгляда ты очень явно видишь, какой он блестящий. Блестящий... что угодно: блестящий студент, образцовый работник, разве что не светится (хотя кто знает? может, он разрешает себе светиться в полной темноте, когда все мы куда-нибудь выходим?). Вне всяких сомнений, он безупречный руководитель. Со второго взгляда ты даже немножко стыдишься того, что не заметил его с первого: в твоей голове не укладывается, каким образом чьи-то глаза могут смотреть не на него, хотя бы минуту смотреть не на него. Тебе даже кажется, что это самое естественное положение вещей, предписанное для любого человека – находиться с ним в одной комнате и смотреть на него, желательно молча, или восхищаться его скупыми репликами. И в то же время ты в любой момент можешь забыть, что находишься с ним в одной комнате, что смотришь на него, что слышишь его – такой он незаметный. Парадоксально! Но жизнь вроде бы вообще вся состоит из парадоксов (я это где-то читал или слышал).
Он, например, может встречаться сразу с двумя женщинами. Я сам по себе не понимаю, как (или зачем) такое возможно, но насчет него таких вопросов не возникает. Возникает какой-то другой вопрос: а почему не с тремя? Не с десятью? Не со всеми девушками и женщинами в мире? Это как высказывание, которое равно молчанию. Равно молчанию, потому что слишком очевидно: если двое влюбленных начнут признаваться друг другу в любви, то для постороннего это, возможно, будет звучать как отсутствие звука. Возможно, что конкретно у него – отношения влюбленного со всем миром, с миром как с отдельным существом. Но это я слишком отвлекся. Такое еще соображение может возникнуть о нем и этих женщинах: что, если они обе окажутся вместе с ним в одной комнате? Что, если они все трое окажутся в одной комнате одновременно – вдруг в таком случае они его совсем не заметят? Просто упустят из виду? начнут, как ни в чем не бывало, беседовать только друг с другом? Причем, о каких-нибудь третьих вещах, которые совсем не касаются его? Я, конечно, ничего такого сам не видел, но вдруг это тоже возможно? По крайней мере, можно это представить.
Про него принято говорить, что он очень умный. Я сам не знаю, насколько это верно, я же здесь недавно, а он в основном молчит. Нет, конечно, в том, что он говорил (из того, что я слышал) встречались совершенно особенные фразы, и вообще стиль речевого общения у него довольно изысканный. Если бы (к примеру) его пригласили поужинать при дворе (ну, мало ли, какие королевские семьи могут воспылать к нему приязнью), то, кажется, он нисколько не смутился бы и держался бы как обычно, то есть – почти идеально. То есть, очевидно, и королевская семья могла бы заметить все то же самое: что он и сливается с любым интерьером, и в то же время блистает подобно салюту или звезде. Но в то же время он как будто не стремится говорить изысканно, ему лишний раз как будто скучновато этим заниматься, как будто он намерен говорить очень просто и как все, как будто он даже сам себе об этом напоминает.
Что к нему можно испытывать? Однозначно я могу сказать примерно следующее: я испытываю по отношению к нему какое-то немеркнущее удивление. Порой кажется, что у него есть какая-то другая жизнь, насыщенная многоярусными событиями и страстями, жизнь, в которой он и обедает с королевской семьей, и освещает чей-нибудь путь, и просвещает всех девушек и женщин мира, но только когда, где он ее ведет? Я не могу знать, мы с ним находимся в одной комнате почти круглосуточно, и почти круглосуточно он сидит на одном и том же стуле, за одним и тем же столом.